Апокалипсис. Такое ёмкое слово, универсальное для обозначения бесконечного множества вещей. В христианстве это текст – откровение, со словом же «Армагеддон» оно употребляется в значении конца света или катастрофы планетарного масштаба. У каждого, безусловно, хотя бы раз в жизни случался свой собственный конец света. И здесь уже не до обозначений и терминологии, ведь для каждого человека апокалипсис – свой. Для кого-то это вспышка солнца или разразившаяся вирусная эпидемия, для кого-то всё сводится к нашествию зомби, а для кого-то "Армагеддон" – лишь череда личных трагедий, что сбивают с ног и вышибают из лёгких воздух. Трагедий, после которых нет никакой возможности жить дальше как ни в чём не бывало. Трагедий, из которых не так-то просто выбраться живым и здоровым. Чаще – побитым, истерзанным, с ощущением гадкого, липкого, вязкого на душе. Реже – поломанным настолько, что всё, кроме самого факта выживания, теряет свою важность.
Сто лет прошло с того дня, когда над Королевством повисла немыслимая по своему ужасу угроза, от которой невозможно было ни спрятаться, ни скрыться. Эта угроза коснулась даже самых удалённых уголков Королевства. Уголков, в которых о войне никогда и не слышали - только передавали истории из поколение в поколение, стирая все границы мыслимого и немыслимого.

ГОСТЕВАЯ ПРАВИЛА F.A.Q. СЮЖЕТ СПИСОК РОЛЕЙ АДМИНИСТРАЦИЯ

Вверх страницы
Вниз страницы

проба_для_дизайна

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » проба_для_дизайна » Новый форум » конец этого мира


конец этого мира

Сообщений 1 страница 9 из 9

1

Корни беспорядочно вились под ногами живыми ужами, взбрыкивали, играясь, обвивая сапоги и тут же отпуская, словно к себе внимание привлекая, как нечто живое и способное мыслить. Он на секунду замирает, прислушивается к корням, в которых шумит кровь этого острова, как в отдельно состоящих венах, и тихо вздыхает. Шум крови собственной перемешивается с диким ревом стихий где-то под землей, дрожит всеми камнями, отдаваясь эхом от окружающих скал. Раньше ему казалось удивительным, что такая каменистая почва может быть настолько плодовита, теперь он точно знает, что камни пропускают корни, словно мягкая черноземская почва, питают теплом бурлящего вулкана и охраняют от порывистых ветров. Он точно знает, что остров дышит, еле заметно, чуть вдыхая этот морской воздух и вновь опуская свои пласты, так, что и не заметить поначалу. Вот Константин раньше и не замечал.
Зато теперь слышал абсолютно все и походило это на то, когда выходишь из дома, плотно закупоренного, на площадь во время карнавала, когда со всех сторон окружают дикий звуки, беспорядочные и оттого столь оглушающие. Но вместо того, чтобы заткнуть уши, следует лишь только повнимательней к этому рокоту прислушаться. Из беспорядочно-хаотичного он тут же превращается в сладкую мелодию, столь сложную, но одновременно и столь же знакомую, что всегда можно про себя промурлыкать, что тебя убаюкает, что тихим шепотом в сознание залезет.
Константин вздыхает, громко, так что белое облачко пара вырывается изо рта — холода приближаются к Тир Фради, но мороза он абсолютно не ощущает, чувствует лишь только жар бьющегося сердца острова и громкий рокот, отдающий от барабанных перепонок.
Впервые услышав подобное, там, на поле, что зовется местными местом священным, он испытал страх, вполне понятный для того, кто впервые видит нечто подобное, не просто становясь свидетелем, но полноправным участником. Страх смерти и боль, пронизывающая его со всех сторон, что отступили, как только этот дикий рокот разнесся в его сознании, побежал по венам, разгоняя стылую черную кровь, заставляя сердце отбивать бешеный ритм и следующий его вздох больше не был наполнен связкой иголок и привкусом крови. А Катасах все говорил и говорил, продолжал вещать, Константин не сразу осознал, что лекарь острова говорит на своем родном языке, выплевывая слова с таким большим количеством согласных, но он его понимает — каждое из сказанного, то, что знать был просто не должен. Леди Моранж кусала ногти и постоянно повторяла, что языки местных племен слишком отличаются от привычных нам говоров, оттого столь сложны бывают для попыток вникнуть в перипетии лингвистики другой культуры.
Константин вздыхает, набирает побольше воздуха, он пахнет сырой землей, прелой листвой и порохом, а не кровью и гнилью, как обычно.
— Na, — звучит так просто и так понятно. Катасах улыбается, это последняя его улыбка, последнее счастливое лицо, которое запомнил Константин, прежде чем черные крылья накрыли его с головой.
Последнее проявление слабости самого Константина.
Он протягивает вперед руку, пальцы чуть подрагивают на весу, сквозь белую кожу проглядывают зеленые вены, по ним струится кровь, вперемешку с чем-то еще. При малихоре там бежала гниль, трупные миазмы, просочившиеся сквозь каждую пору. Сейчас же нечто другое, нечто более сильное, вытеснило всякую заразу, отдалило смерть, наполняя осознанием — мудростью тысячи лет.
Несколько зверей стоят поодаль, размахивают нервно хвостами, скалят свои широкие пасти, демонстрируя острые как бритва зубы и рыкают, чуть подаваясь вперед. Они изначальные создания этого острова — они не до конца понимают, что же произошло. Он для них чужак, но одновременно и столь родной, словно с ними в одном гнезде вырос. Создания острова шумно втягивают воздух, белесый пар клубится вокруг них, танцует с ветром. А в самом ветре Константин слышит предупреждение.
К этому привыкаешь. Ко многому привыкаешь, если уж судьба так постаралась: к дикой боли, пронизывающей все тело; к смерти, что стоит за порогом твоей комнаты и ты точно слышишь, как она косой потрясает; привыкаешь слышать больше, чем оно есть на самом деле; ощущать все и сразу; видеть десятками глаз, слышать сотнями ушей. Но в первое мгновение подобное... обескураживает. Оглушает, словно ударом обуха по темечку.
Константин аккуратно нагибается, трогает плечо, с виду достаточно хрупкое, но он то помнил, как болезненно им можно садануть, что искры из глаз полетят. Все кругом шумит и волнуется, трещит ветошью тысячеликий бог, сейчас из себя представляющий лишь только связку дров на растопку. А они живы...
— Сначала это обескураживает, знаю... — он присаживается на вытоптанную землю, совсем рядом. — Нужно лишь только немного подождать — зрение сейчас вернется, шум прекратится. Все станет как прежде, ты только не закрывайся от... этого. Ты очень скоро будешь все понимать, подожди совсем немного. Clos deis rharman a deis giedon, a rhenta. Es farnau fradí da ma gengedan ya digalaidándi ent...[nick]Constantin d'Orsay[/nick][icon]https://i.imgur.com/qnvu4Ef.png[/icon]

0

2

Орианне казалось, что земля под ее ногами взвыла от боли, и боль та отдалась в ее собственной груди невыносимым криком, сжимая сердце. Мир вокруг словно бы рухнул, возродившись из руин чем-то уродливым, как все те существа, которых Де Сарде видела на Тир-Фради, против которых не раз сражалась. Таким же уродливым, как лица людей, тронутых малихором — корни проникали в землю, словно вены, наполненные не соком живительным, а отравой. Она не убивает, нет, но заставляет корчиться от боли, страдать, кричать не своим голосом. Дрожь пробирала все тело — от страха, от безысходности, от неизвестности. Орианна шла по этой разрушенной земле одна, туман плотным покрывалом застилал израненную землю, а Де Сарде шла вперед, не зная куда, не понимая зачем. Руку вперед вытягивала, в надежде, что кто-то протянет ее в ответ и укажет путь, кто-то знакомый, но этого все не происходило. Наряду с криком в голове звучал и другой голос, чей-то шепот. Он был и знакомым, и чужим одновременно, он завораживал, заставляя переставлять ноги, вставать, если упал. Орианне кажется, что сейчас она была еще худее, чем на самом деле; кожа еще белее, чем на самом деле. Красные росчерки выделялись слишком явно, множество мелких ран расходились на коже узором. Орианна сама была словно кровоточащая рана этой земли, она взывала к ее милости, благоразумию, молила о спасении, но Де Сарде не понимала этих слов. Язык был ей не знаком, пусть отдельные слова отчего-то могла понимать, интуитивно.
"— Остановись, это безумие!"
Орианна оборачивается, когда голос эхом разносится в этой пустоте. Дрожащие губы пытаются что-то сказать, кого-то позвать. Всего одно имя — Константин. Орианна ускоряет шаг, переходит практически на бег, потратив на это последние силы. Да, она помнит, как шла за ним, шла всю жизнь, желая отгородить от бед этого мира, его жестокости. Всю жизнь считала Константина своим братом, а его благополучие своим долгом. Этот чертов остров разрушил этот маленький, хрупкий мир. Он забрал у нее то последнее, что еще оставалось. Орианна ненавидела этот остров, ненавидела людей, что сюда прибыли, ненавидела их ложь. Необъяснимая злость захлестывала все сознание, теперь заглушая чужой шепот и крики о помощи. Де Сарде не хотела на них откликаться, теперь она понимала слишком ясно — остров звал ее. “Дитя от крови моей”. Родитель, что предал, выплюнул тебя, пережевав все твои чувства. Он молил о помощи, просил уничтожить тирана, что вторгся на чистую землю, решил завладеть тайнами, недоступными для простых людей. Он возомнил себя Богом! Неслыханно! Чертов проходимец, трус, тщеславный ублюдок.
"— Я подарю этот новый мир тебе!"
Звуки становятся невыносимыми, заставляя остановиться, припасть к земле, схватившись за голову. Ее распирало изнутри, словно она вот-вот лопнет. Орианне не нужен этот мир, она не хочет быть ничьи богом. Разве что... Да, для него она готова быть кем угодно — богом, спасителем, кузиной, кем он пожелает. Слезы катятся по собственным щекам и обжигают болью. Орианна зовет его, умоляет забрать из этой пустоты, из этого Ничто. Заглушить голос земли в ее голове. Де Сарде сдавливает собственные виски ладонями, раскачиваясь, скрючившись у самой земли, лбом в колени уткнувшись.
"— Ты не пожалеешь, кузина".
— — — — -

Орианна очнулась также внезапно, как если бы осознала, что спала слишком долго и что-то важное упустила. Вокруг все еще была эта уродливая земля, остатки белесого покрывала от отступившего тумана и он, мертвый бог этого острова, то, что от него осталось. Он больше не кричал в ее голове и ни о чем не просил и Де Сарде почувствовала облегчение. Удивительно, но скорби она совсем не чувствовала, хотя этот остров не сделал ей ничего, он дал ей жизнь, подарил силу, способную победить саму смерть — малихор на нее ведь совсем не действовал.
Чужое прикосновение заставляет вздрогнуть и теперь Орианна видит его.
— Константин.
Дрожащей рукой Орианна тянется к чужой щеке. Ей одновременно и невыносимо холодно, и жарко. Рука застывает в воздухе и Де Сарде видит на ней отметину на ладони — да, она пролила собственную кровь, чтобы стать единой со своим “братом”, с этим островом, чтобы получить непонятную силу. Орианна кивает болванчиком, пытаясь что-то сказать, губы не слушаются, но Константин понимает без слов. Это... действительно обескураживает. Более точных слов Де Сарде сейчас не смогла бы подобрать, не смотря на свой талант заговорить любого.
— Мне страшно, — все, что она может выговорить сейчас. Она мотает головой в стороны, ей хочется сжаться до размеров точки, лишь бы не чувствовать ничего. Лбом она утыкается в плечо Константина, а тот просит подождать, потерпеть. Снова терпеть. Сколько еще можно терпеть?
— Я не хочу как прежде. Я хочу домой, — Орианна пальцами в плечи Константина впивается, смотрит на него испуганно. Странное чувство, эта земля казалось такой уродливой, все эти люди казались такими уродливыми, но Де Сарде смотрит на кузена и не видит ничего этого. Да, он не такой, каким был, другой, пугающий, необъяснимый, в нем неведомая сила сокрыта, заставляющая трепетать и восхищаться, верить каждому его слову. Он... Он словно заполнял все естество собой. Связь. Это слово возникает в сознании. Этого он хотел?
— Люди с острова... Они боятся тебя, они хотели остановить тебя... — но Константин теперь был не один. — Нас.
Орианна не может вспомнить, с какими намерениями она шла сюда. Она ведь хотела лишь вернуть себе брата, она не хотела ни разрушений, ни смертей. Она хотела свободы.
“Я подарю нам свободу”.
Орианна почувствовала необъяснимое желание уничтожить каждого, причастного ко лжи, уничтожившей ее прошлую жизнь, жизнь Константина. Но вместе с этим она все еще чувствовала страх и искала у кузена защиты и объяснений.[nick]Orianna De Sardet[/nick][icon]https://i.imgur.com/zfzbXW2.png[/icon]

0

3

Смесь запахов — подгнившей листвы, сырой земли, растоптанного мха и подточенной червем коры — все это било в нос, отвлекало рецепторы, приходилось постоянно возвращать себя сюда, в этот момент. Остров манил его, шептал из всех краев, от каждого дуновения ветра принося очередную какофонию звуков, запахов и ощущений. Под ногами горячая, согретая вулканом земля двигалась, еле заметно, для обычного человека неизменная, но не для него, уж точно не теперь.
  — Я здесь, — Константин тянется к чужой руке, накрывает ее своей, там, где проходил разрез, где пролилась кровь, оставляя чуть влажный рубец, прямо через перчатку. За все следует платить и в данном случае, платить нужно кровью — своей — связывая себя с этой силой, давая ей, словно зверю, учуять твой запах, запомнить его и закрепить. Он перехватывает ладонь, проводит пальцами по краям раны, магия острова откликается теплотой, затягивает свежий разрез, оставляя белую пленку в качестве напоминания, проходящую прямо вдоль линии жизни. Еще на материке он видел гадалку, увешанную дешевыми украшениями с ног до головы и яркими тканями, она трогала его ладонь, точно так же ведя пальцем и повторяя, что эта линия значит и что жизнь у юного Константина будет долгой, очень долгой. Теперь он точно мог сказать, что гадалка оказалась права.
  — Все хорошо. — Он пытается успокоить де Сарде, сжимает ее сильнее, притягивая ближе, в нос бьет запах чужой крови, пороха, алхимических реагентов и магии; гладит по голове, ощущая, как между волос пробиваются ветви,прямо как у него в самом начале, сила острова пробуждается внутри, отзывается физическими изменениями так скоро. — Они нам ничего не сделают. Неужели ты не понимаешь, нам больше никто ничего никогда не сделает. — Он отстраняется на мгновение, широко улыбаясь, счастливо. Кажется, никогда в своей жизни он не был настолько счастливым как в данный момент. — Мы свободны.
Впервые за всю жизнь, такую долгую и полную горечи, можно сказать, что они действительно оказались без оков. Константин думал, что тут, на Тир-Фради, наконец удастся вздохнуть свободно, что у него выйдет, наконец, реализовать себя, без ярма, давящего на плечи, увитого цепями интриг и постоянного лизоблюдства. Но Новая Серена оказалась просто более уменьшенной версией родного города, не такой пышной и увитой заржавевшим железом, вперемешку со слитыми в канал нечистотами и реагентами. Сейчас он может ощутить яд большой земли даже отсюда, еле ощутимые отголоски, они просачиваются сюда и отравляют столь чистый край. От этого внутри что-то отзывается не просто негодованием — яростью — чужой яростью, схожей с волнением магмы под пластами земли, от которой медленно кипит кровь.
— Не бойся их, — спокойно говорит бывший наместник, продолжая гладить де Сарде по голове. — Никого не бойся, ты сильнее их всех, ты могущественнее каждого из них. Они поймут, а если нет… это их проблема. Смотри.
Он помогает ей встать, опереться на свою руку, чтобы было легче идти, показывая рукой на созданий острова, что внимательно смотрят. Такие массивные, мощные, воплощение истинной ярости, покрытые чешуей и шерстью, с острыми когтями и зубами, способными перекусить пополам, при виде идущих об руку двух людей, склонили головы и высунули языки, принявшись бить хвостами по земле, поднимая облачка пыли. Словно маленькие щенки при виде кого-то нового, проявляя удивительное дружелюбие. Константин чувствовал их, словно себя, каждого по отдельности и всех одновременно. Заинтересованность и опасение, желание подойти поближе и убежать. Чужаки стали частью их самих и это казалось конфузом внутри их мыслей, все еще непонятно было, как же реагировать на подобное. Одно из существ вышло вперед, шумно втянуло воздухов, осматривая, пытаясь запечатлеть, после чего заскулило, пригнув голову, вытягиваясь перед ними, признавая главенство.
— Видишь, зачем нам одобрение тех, кто пытается казаться хозяевами этих земель ими никогда не являясь, когда настоящие жители принимают? — он шепчет на ухо, быстро, иногда сбиваясь, как оно обычно бывало, если Константин был взволнован, сжимая чужие пальцы, такие теплые, немного огрубевшие от оружия и пороха, самые нежные для него. — Островитяне примут нас, как только мы избавимся от самой главной проблемы, от того, что отравляет эти земли и заставляет их гнить. Посмотри внимательней, они вырубают леса, делают земле больно, прислушайся — она стонет, убивают целые стада животных, чтобы прокормить себя и свои неуемные аппетиты. Им никогда не будет достаточно, мы это знаем. En on mil frichtimen не знал их, он думал, что колонисты начнут уважать, рано или поздно, правила этих мест. Но мы с тобой оба знаем, что этого никогда не случится. Они уничтожат тут все, как они сделали это на материке, как они делали до этого десятки, сотни раз, малихор растечется и здесь, убьет все живое. Но мы это изменим. Колонисты должны жить по нашим правилам или не жить здесь вообще — выставим им ультиматум, покажем, кто истинный хозяин…
Он обещал кузине свободу, не только от ее обязанностей, извечных попыток выкрутиться из клубка интриг, лжи и попыток примирить тех, кто этого абсолютно не желал. Но и во всем остальном, свободе от мыслей, от тяжкой ноши, не предназначенной для нее, от воспоминаний и осознания использования, словно инструментом. Она принадлежала этому миру, должна была родиться здесь, вырасти, говорить на здешнем языке и представлять собой достойного члена племенного общества. А таким как он тут места никогда и не было. Константин, вдруг, представил мир, в котором у него бы никогда не было Орианны, не было бы ее поддержки и спокойного голоса, ее помощи и твердых слов, вселяющих уверенность. Это был бы жуткий мир, темный, полный одиночества и самоуничтожения. Без единого друга среди обитых золотом стен, среди клубка шипящих змей, ядовитых клыков и отмечающих все глаз. Без нее бывший наместник был бы несчастным, без нее он бы не пошел на все это, не смог бы уверить себя в правильности этих действий и просто умер бы, захлебнувшись черной кровью и в болевой агонии.
Константин обнимает де Сарде, сжимает крепко, словно боится, что она выскользнет. Она пахнет кровью, сырой землей и реагентами — эти запахи кажутся самыми лучшими сейчас.[nick]Constantin d'Orsay[/nick][icon]https://i.imgur.com/qnvu4Ef.png[/icon]

0

4

Орианна прикрывает глаза, позволяя себе расслабиться в чужих объятиях. Речи Константина словно шорох осенней листвы под ногами, мягким ковром расстилающаяся на пути. Де Сарде идет по ней, ступая осторожно, но она знает — там внизу твердая почва, там нет скрытых ловушек и затаившихся опасностей. Прикосновения Константина словно дуновение весеннего ветра, нежные, согревающие. Орианна отдается им, неуклюже пытаясь накрыть чужую ладонь своей, но вместо этого пальцы хватают лишь воздух, зарываются в собственные волосы, растрепанные, перепутанные. Нечто, похожее на ветки, обвивает их, словно рога невиданных существ, словно корона, возносящая тебя над остальными, словно клеймо, дающее всем понять, что тебя стоит бояться, не любить, опасаться или же поклоняться, потому что Орианна и Константин настоящие дети этого острова. Теперь они сами целый остров.
— Мы свободны, — эхом вторит Де Сарде. Смысл этих слов ускользает от нее в эту секунду — они с кузеном никогда раньше не были свободны. Груз ответственности всегда давил на плечи, заставляя играть в чужие игры по чужим правилам. Рано или поздно к этому привыкаешь, но теряешь себя, уже не помня, где твое собственное желание, а где чужая воля. Свобода, какая она? Она вкуса чужой крови и слез, она пахнет пылью и выжженными землями, она отдается в сердце чужими криками и ненавистью. Ненавистью тех людей, что шли сюда убить Константина. Да, они ведь хотели именно этого, они не хотели спасти наместника Новой Серены, они желали уничтожить его. По такому случаю даже Мостовой Альянс и Телема забыли на время свои разногласия. Надо же, наместнику все-таки удалось покончить с конфликтом, эта мысль сейчас казалась даже забавной, но беспокойство все еще нервным зверем ютилось в груди.
Константин говорит о силе, той, что дает им остров, той, что они забрали насильно, уничтожив бога. Де Сарде все еще не понимает ее. Сила течет по ее венам зеленой кровью, словно соки древесные, волнами плещется, сбивая с ног. Орианна крепче сжимает руку Константина, боясь упасть.
— Почему они здесь? — волнение заставляет голос надломиться, дрожать. Де Сарде выступает вперед, инстинктивно желая защитить брата, но тот идет вперед без страха, протягивает руку. Огромные существа, пугающие своими уродливыми черепами, тянутся к нему, признавая его власть. Хвостами пыль с земли поднимают, не понимая, почему они должны слушаться ту, что убила с десяток их собратьев на пути к вулкану. — Я... Я все еще не понимаю, Константин. Не знаю всего, что открылось тебе. Я хочу уйти, хочу... домой. Куда угодно. Неважно. Я просто хочу понять, что со мной происходит.
Де Сарде смотрит брату в глаза, он так спокоен, так уверен в себе, в том, что говорит. Орианна не помнит его таким уже давно, она помнит лишь печаль и редкие улыбки, бесконечное пьянство, в попытках забыться, ненависть к собственным отцу и матери за то, что те были неспособны подарить родительскую любовь, самую желанную на свете. Орианна помнит свою матушку, тетю Константина, ее нежность и доброту. Де Сарде была благодарна ей за то, что она подарила то, чего не смогла настоящая мать, что приняла чужое дитя как родное, отгородив от несправедливости этого мира. Константин принял Орианну как родную, даже когда узнал, что вся жизнь его кузины была ложью. Во взгляде девушки бесконечная благодарность и нежность. Ее не страшит то, что сделал с Константином малихор, не заставляет отворачиваться, главное ведь то, что кузен здесь, живой и полон сил. Он все еще с ней, с Де Сарде, и, если он решил преподнести к ее ногам руины этого мира, она примет их с благодарностью, как дар за спасенную жизнь. Эти мысли кажутся чужеродными, пугающими до бесконечной дрожи, заставляя сжимать чужую руку сильнее. Орианне все еще страшно.
Чужой шепот мурашками пробегает по спине, заставляя вздрогнуть, провести языком по пересохшим губам. Константин рядом, полон сил, уверен в себе, он увлечен и захвачен идеей. Он... он прекрасен. Константин словно сердце этого острова, что трепещет в предвкушении новой, лучшей жизни. Он жаждет отомстить, уничтожить тех, кто не захочет признать абсолютную власть, тех, кто ложью отравил чужую кровь. Орианна закусывает губу нервно, вспоминая то, что увидела за стенами Аль-Сада. Это они виноваты в том, что случилось с Константином, в том, что он заболел, что чуть не умер.
— Островитяне боятся, как и все остальные, но они понимали, что здесь должно произойти. Они наверняка уже почувствовали. Там... там целая армия, Константин. Телема, Мостовой Альянс, навты, Монетная Стража, островитяне. Они придут убить тебя, — твари нервно закрутились вокруг, принюхиваясь, издавая нечто, похожее не то на крик, не то на жалобный визг. Земля под ногами пульсировала, дымилась, тлея от жара. — Как мы их остановим? Меня они больше не будут слушать. Я... Я думала у меня получится остановить тебя, не доводить до всего этого.
У Орианны был выбор — пойти за кузеном или убить его своими же руками. В какой-то момент ей показалось, что она готова была это сделать, вонзить клинок в чужое сердце. Де Сарде думала, что Константин попросту сошел с ума, все думали, что он сошел с ума, но Орианна теперь знает, что это не так.
— Я не хочу, чтобы они убили тебя, Константин, — Де Сарде отдается чужому теплу снова и снова, жмурясь до боли в глазах, спрятав лицо в складках камзола. — Я не позволю им снова сделать это. Прости меня, что я позволила себе сомневаться в тебе, — земля под ногами подрагивает от чужих шагов, тех, что смогли выжить, отбиваясь от тварей. Многие пали в этой битве, но те, кто выжил, были полны решимости убить своего врага здесь и сейчас, иначе потом будет слишком поздно.
— Рядом с тобой я не боюсь, — Орианна говорит это едва слышно, больше обращаясь к самой себе. Прислушиваясь к звукам природы, к своим ощущениям. Де Сарде не раз видела, как у Сиоры получалось пробудить силу земли и нечто подобное Де Сарде сейчас чувствовала и в себе. Об этом говорил Константин? Не закрываться. Протянуть руку навстречу чему-то новому, неизведанному. К свободе и силе.[nick]Orianna De Sardet[/nick][icon]https://i.imgur.com/zfzbXW2.png[/icon]

0

5

Яркие всполохи, горячие, обжигающие языки пламени, бурлящие где-то под пластами земли, медленно переплетающиеся, густой патокой, при этом рычащие, словно самые грозные звери. Земля живая, дышащая, говорящая, раньше его это не интересовало, раньше он не мог этого понять, сейчас же слышал отчетливо, очень ясно, словно говоривший был прямо перед ним, его речь была четкой, говоривший изъяснялся шумом двигающихся пластов земли, ревом воды и лавы, стремительным ростом корней, шумом сердечного ритма и бегущей по венам крови, карминово красной у них, мутной зеленой у него. На бледной коже отчетливо проступают вены, раньше просто синие, голубая кровь, отмеченная его родом, его фамилией, осознанием своей неизбежной участи; потом черная, застоявшаяся, настолько густая, что еле текла по тонким венам, просачиваясь в еле различимые капиляры, заставляя гнить изнутри, на нервные окончания действуя, словно живой огонь постоянно пытался опались, слизать кожу; и зеленая, живая, настолько чувствительная ко всему, настолько горячая, но не обжигающая, а согревающая. Живая… и он теперь живой.
— Мы можем быть счастливы, понимаешь? — он сжимает плечо де Сарде, легко, чувствует, как кровь внутри нее отзывается, как отчаянно бьется ее сердце — в предвкушении, от нее пахнет порохом, кровью, землей и пеплом, воспоминаниями погребенными, невысказанными словами. Константин пытается заглянуть в чужие глаза, теперь такие же светлые, как и те, что он видел в зеркале последние несколько месяц. Но собственный его вид казался достаточно… чужим, неправильным, она же выглядела… так как всегда должна была быть, кровь от крови этого острова, дитя здешних сил, это не то, что он украл, это то, что он вернул. Истинную красоту непокорного существа, рожденного чтобы повелевать этими силами. — Никто не посмеет нас остановить, никто не скажет, что нужно делать. Это больше не важно, только мы...
Страх расставания, наверное самое поганое, бесконечное опасение, что в любой момент кузина может исчезнуть. В то время, пока он, сидя на троне, слушает очередной поток подобострастно лести, она где-то там, среди дикой девственной природы, готовой наказать за любую оплошность, похоронить под обвалами, пластами воды, когтями животного. Она среди чуждых заговоров где-то очень далеко, осторожно подбирает слова, чтобы не сделать еще хуже. Она могла пропасть в любой момент, исчезнуть, ее, словно товар, могли бы отдать кому-то, подарить. У его отца принципы достаточно низкие, чтобы нечто такое провернуть и не сделал он этого лишь по одной причине — слишком дорого вложился в похищенную с острова doneigad, слишком много ресурсов потратил на это и на молчание навтов, готовых покрывать все что угодно, лишь бы платили достаточно.
— Армия? — он презрительно фыркает, — сборище гордецов, готовых вцепиться друг другу в глотки в любой момент. Это не цельная единица, у них нет ничего общего, покажи им силу, настоящую силу, и они тут же разбегутся по своим углам как тараканы. — Он на миг замирает, кажется, он говорил как отец, это заставляет его замолкнуть, взглянуть в проблески серого неба, видимые в фонаре скальной породы. — Однажды их уже отсюда прогнали, так почему бы не сделать этого снова? Мы сможем вдвоем.
Как и должно было быть. Он крепче сжимает де Сарде, ощущает, как запах крови и пороха перемешивается с чужим человеческим духом, незваным, для этого места, тех, кого сюда совсем не звали. Это злит, это заставляет нечто внутри клокотать, как под ногами клокочет раскаленная магма. В очередной раз они пытались отобрать у него самое дорогое, пытались настроить ее против его планов, против возможности наконец сбросить с себя эти оковы.
Звери рычат утробно, они перенимают его ощущения, его чувства, скалят зубы, когтями царапают горячий камень, поднимая мелкую крошку в воздух. Их глаза горят яростью — его яростью — огрызаются, нервно мечут хвостами, подходят ближе.
— Никто не заберет тебя у меня. — тихо шепчет он, наконец отстраняясь, улыбаясь, так, как видела только она, как он мог улыбаться только ей. Его единственная семья, что поддерживала его в минуты горя, в минуты отчаяния, когда он умирал, захлебываясь собственной кровью, его единственный родной человек, пусть даже и не по крови, какая разница, если она одна его понимала, она одна принимала его таким, каков он был, единственная, кто не пытался его переделать, кто и вправду любил его, даже если он не был этого достоин…
— Тогда доверься мне, закрой глаза. — Он аккуратно берет ее лицо в свои руки, соприкасается лбами, чувствует покрытый испариной лоб, выдыхая дым и споры, прислушивается к быстрому биению где-то в чужой груди. — Послушай, что говорит тебе остров, этот шепот, еле слышный, как удары сердца, очень постоянный, непрерывный. Дотянись к нему, прислушайся, осознай, ты слышишь, как сквозь этот голос пробиваются шаги? Это они идут сюда — они хотят нас разлучить, отобрать тебя, опять, как в тот раз, когда подсыпали нам отраву в кубки, помнишь? Они хотят, чтобы мы исчезли, чтобы мы им не мешали, хотят причинить нам боль. Они хотят сотворить с этим островом то же самое, что они сделали с материком — отравить, выкорчевать все корни, изъять весь металл, убить всех живых существ, вырубить все деревья. Они хотят, чтобы эта зараза оказалась везде, хотят лишить тебя этой силы, как лишили матери и отца, как лишили детства среди своих. Они хотят разлучить нас…
Земля под ногами трескается, словно кожура сочного плода лопается и вместо сока под ногами бурлит лава. Несколько животных, подошедших слишком близко, с испуганным вскриком отскакивают назад, пятятся ближе к камням, а яркие языки пламени сжигают пожухлую листву, вспыхивает сухими дровами старый и давно уже мертвый бог, остатки его тела пожирает огонь, магма бурлит, выплескивается наружу, она по склону катится вниз и первые вскрики боли оглушают пространство, запах жженой плоти и волос доносятся до священной рощи с дуновением ветра.[nick]Constantin d'Orsay[/nick][icon]https://i.imgur.com/qnvu4Ef.png[/icon]

0

6

Де Сарде нервно облизывает пересохшие губы, все еще чувствуя горький привкус зелий. Орианна смотрит на Константина взглядом ребенка, только-только мир познающего, когда все еще страшно сделать свой первый шаг. Куда как приятнее и безопаснее было рядом с родителем, с тем, кто уже успел изведать этот мир, освоиться в нем. Константин терпеливо ведет кузину за собой, позволяя привыкнуть к новым ощущениям. Орианна послушно прикрывает глаза, оставаясь один на один с пустотой, и страх снова на мгновение одолевает ее — вдруг все случившееся было сном и, очнувшись, Константина не будет рядом? Орианна касается его рук, цепляясь пальцами за запястья, встав на носочки, она тянется вперед, вслушивается в чужой шепот, стараясь уловить каждое слово.
Ресницы подрагивают на полуприкрытых веках, когда мелкая дрожь пробегает по земле. Орианна чувствует ее под своими ногами, вибрация отдается по всему телу, разносится волнами, заставляя сердце биться чаще. Остров взволнован и это волнение передается Де Сарде. Тенланы зарычали, бросившись вперед, ощетинились, брызжа слюной во все стороны в своей ярости. Они били хвостами по земле, поднимая пыль, обступали полукругом Константина и Орианну, словно защищая свою стаю.
За волнением приходит злость, животная ненависть, так что рык вырывается из собственной груди. Орианна словно тенлан, готова броситься на врага и разорвать его. Константин — ее стая, ее семья и жизнь. Однажды его хотели отобрать, убить, но ничего не вышло. Второго шанса Орианна не даст врагу.
Де Сарде злится за то, что у нее отобрали ту жизнь, которая ей предназначалась, но девушка понимает теперь особенно ясно — она не жалеет об утраченном. Прошлое не вернуть и куда как важнее то настоящее, что сейчас у Орианны было, и будущее, что все еще могли отобрать враги. Что сталось бы в ее жизни, не будь в ней Константина? Представить подобное сейчас было болезненно, невозможно, Орианна не хотела подпускать подобные мысли даже близко.
— Там Сиора, Васко и другие, — зеленокровная открывает глаза, смотрит себе под ноги. В ее голосе слышится сожаление. Де Сарде не хотела причинять боль друзьям. Они были рядом в ее путешествиях по этой земле, прикрывали в бою. Орианна не чувствовала к ним той же ненависти и злости, как к телемцам, что сжигали хранителей острова, что крали островитян, убивали их, пытаясь насильно обратить в свою веру. Не было в Орианне той же ненависти, что и к Мостовому Альянсу, что в своих опытах над людьми забыли о человечности, малихор сделал из них монстров, раскрыв настоящую сущность. Не было той ненависти, что Де Сарде чувствовала к отцу Константина, за ложь, которой Орианну кормили всю жизнь. Он забрал ее мать, ее имя и происхождение, ее силу — все то, что принадлежало девушке по праву рождения.
Земля чувствует гнев детей этого острова, их боль. Разверзается ранами, вскипая. Орианна чувствует, как силы стремительно покидают ее. Она хватается пальцами за ворот камзола Константина, сжимая тот, лишь бы не упасть.
— Я не хочу терять друзей, — в голосе досада и разочарование. Орианна слышит отголоски чужих криков. Люди попали в эту западню, что устроили для них кузены. Загнанный в угол зверь сражается более яростно, чем прежде.
Небольшой отряд, сумевший пробраться вперед, оказывается на поляне перед вулканом. Во главе их — Сиора. В ней есть та же сила, что текла сейчас и в Орианне. Сиора выглядела воинственно, уверенно. Она понимала, что тут произошло.
— Ты... Что ты наделал, — Сиора кричит. Ее голос надрывается также, как когда она узнала, что ее мать убили. Но если тогда в ней кипело горе, то сейчас это был гнев. Орианна понимала эти чувства, она знала, что виновата в случившемся и готова была разделить эту ответственность.
— Сиора, послушай, — но та не хочет. Она готова была в любой момент кинуться в бой, словно дикий зверь. — Мы наконец можем жить в мире, прогнать чужеземцев, тех, кто отравлял эту землю. Разве не этого ты и твой народ желали? Мы можем помочь вам. Я всегда была на стороне твоего народа, разве ты забыла? Мы ведь друзья с тобой, — Орианна говорит искренне. Между ней и Сиорой раздробленная земля, ревущие тенланы. Огонь полыхал за спиной кузенов, уничтожая останки древнего бога.
— Вы не понимаете, что натворили, — Де Сарде действительно не осознавала до конца всего, что произошло за последние несколько часов. Она оборачивается к Константину, ища у него поддержки. — Все на этом острове подчинялось определенным законам. Земля кормила своих детей, а мы почитали ее в ответ, связывали свою душу с островом, чтобы охранять его от таких... от таких, как вы. Я думала, что ты не такая, как те люди... Ты даже хуже.
Слова бьют больно, выбивая воздух из легких, заставляя пошатнуться.
— Сиора... Я защищала свою семью. Как и ты.
Тенланы кинулись вперед, разрывая тех, кому не повезло укрыться.  Сиора припала к земле, склонив голову на мгновение, а когда девушка снова подняла взгляд — он пылал ненавистью пуще прежнего. Обожженные корни взвились вверх и устремились вперед, желая опутать неприятеля. Орианна отшатывается назад, она не знает, что ей делать, ее застали врасплох. Один из тенланов кинулся вперед, приняв удар на себя.
— Сиора, остановись. Прошу, давай поговорим, — Орианна привыкла, что многое можно решить, если правильно подобрать слова, но иногда наступал такой момент, когда слова уже ничего не решали. Рука по привычке тянется к поясу, но там нет ни кинжала, ни ружья, ни склянок с взрывающейся смесью. Магическое кольцо на пальце сияло едва-едва, а магия отказывалась отзываться, не чувствуя в этом теле прежней силы. Орианна вымоталась, ей нужен был отдых, чтобы набраться сил, но у нее не было этого времени.[nick]Orianna De Sardet[/nick][icon]https://i.imgur.com/zfzbXW2.png[/icon]

0

7

На что можно пойти ради достижения своей цели? Ради того, что считаешь правильным, что в твой разум впивается раскаленными иглами, задевает нервные окончания, разрядами электрическими сокращает мышцы. Что можно совершить ради своего мимолетного желания, въевшегося под кожу чернилами, как татуировки на лицах навтов, навеки связывая их в морем, с жизнью вне твердой земли и с обязанностями только для своего народа.
Константин готов отдать все свое, изуродованное болезнью тело, искалеченный червями сомнения разум. Он готов отдать все, что у него имеется, хотя по сути ничего ему принадлежащего тут никогда и не существовало. Было нечто, чем властвовала его фамилия, овеянная ореолом отца, его дланью простирающейся за море к чумным землям, гниющем от собственной жадности и невозможности пойти на уступки. То, что всегда принадлежало кому угодно, только не ему самому, без материальных вещей, Константин сам себе казался самым бедным человеком, лишенным даже такой милости, как свобода действий и слов. Из его уст звучало только то, что хотели слышать, дипломатичные аккуратные слова истинного представителя торгового содружества — быть тем, с кем выгодно дружить, когда надо преклонять колено перед ликами солнца, а когда надо восхвалять научные трактаты, хвалить корабли и высокие паруса, делая вид, что абсолютно не завидно от того, что паруса эти расправят и пойдут по ветру как можно дальше.
Он вдыхает отзвуки дыма, пороха, крови, алхимических реагентов — запахи войны, гниющие, как и тела тех, кто заболел малихором, как и он гнил не так давно, пока нечто более сильное не вытеснило черную кровь, пробежало по его венам, обратив их в зеленые лозы под кожей, тянущиеся через мышцы прямо к органам. Она хватается за него, сжимает крепко, Константин слышит чужое сердце, что бьется так отчаянно быстро, диким зверем в запертой клетке. по инерции сжимает чужие плечи, проводя по пыльному камзолу, под которым чувствуется сочленения кольчуги, переплетенные маленькие металлические кольца.
— Конечно не хочешь. — В этом чувствуется досада, кузина всегда была здесь своя, только ступив на эти земли, ее друзья стали ей новой семьей, лояльной ей при любых ситуациях, он же, наоборот, отдалился, заперся в четырех стенах, отгородился от всего, как и положено, не птицей в золотой клетке, но гусем, которого откармливают на день благодарения, чтобы потом забить, без жестокости и без жалости, ведь в этом и была вся его судьба. У него так и не появилось никого ближе, никого дороже, никого, кто бы смог в жертвенности своей посоревноваться.
Чужая ярость обжигает, она пульсирующими волнами проходит по земле и Константин с интересом понимает, что ощущает всех привязанных детей острова, всех, кто ходит по этой земле, кто кровью и плотью слился с окружающим миром. Это легкое покалывание на кончиках пальцев, мурашки, пробегающие от рук и по спине, зуд ладоней и холод где-то у стоп. Это чужая жизнь, что как на ладони перед ним.
— Как пожелаешь. — Хранитель ревет, огромной тушей просачиваясь через узкий выход, обнажает свою пасть, хранитель рощи огромен, его глаза сверкают зеленым светом и он сконфужен, от чего злится еще сильней, другие твари врасыпную разбегаются, чтобы под его огромные лапы не попасть, когда он двигается вперед, за собой оставляя вспаханные борозды от хвоста. Кто-то кричит в ужасе, кто-то в ярости. Константин разжимает руки, продвигаясь вперед, под ногами вьются корни, сплетаются в путы, сильнее, стремительней.
— Твоя мать гордилась бы тобой, дочь Бладнид. — Константин улыбается, прикрывает глаза на мгновение. Перед ним разъяренная женщина, как ярость самой природы и это кажется чем-то поистине прекрасным, оскалившаяся и дикая, стремительный ураган, что несется навстречу шквальным ветрам. — Я не желаю причинять никому боль, давай обойдемся без насилия. Катасах говорил о таком, cer toncedág, он не дожил до этого момента.
— Он совершил ошибку в тот момент, когда решил тебя спасти, renaigse, — связанная с островом бурлит, ноги пружинят от земли, как у зверя, готового кинуться в атаку.
— Вообще-то, он знал на что идет. — Константин переплетает пальцы, смотрит на собственные вздувшиеся зеленые вены. —  Катасах говорил, что делает то, за что другие его возненавидят, что будет стоить ему жизни. Скажи, Gaís rad, не в твоем ли племени рассказывали сказки о том, как давным давно были изгнаны чужаки с этого острова?
— К чему ты ведешь, ludeig blau? — он улыбнулся, раньше его глаза были янтарными, прекрасно подходили под обозначение желтоглазых, теперь они побелели, цвета кроме белого там не осталось и только черный зрачок, суженный до малой точки, аккуратно обводил пространство вокруг. Константин подошел ближе, протягивая раскрытые ладони, островитяне обладали странной чертой честности, благодаря которой мало кто из них в мыслях своих держал возможность ударить исподтишка. Часы назад он точно так же протягивал руку Де Сарде, уверенный в том выборе, который она совершит, не допуская даже возможности, что острый клинок, который он отдал, может обратиться против него. Они теперь все дети этой земли.
— Ludeig blau, уже были на этом острове, мы это выяснили. Хотя я и правда ничего не знал, чувство собственной важности моего отца было для него куда как важней чем доверие к родному сыну. — Это больше не обижает, больше не бьет плетью по собственному эго, ведь потеряло всякий смысл, зачем обижаться на то, что не стоит ровным счетом ничего. Ни один из его родных по крови не стоил ничего. — Мы также знаем, что часть пришедших с ними остались на этом острове, ассимилировались, зачатки нашего языка остались на этой земле, то, что мы сейчас ведем диалог это подтверждает, разве не чудесно? — Константин улыбается, прикрывает глаза, раньше это казалось очаровательным для всех, пока он был прекрасным златокудрым юношей с бледной кожей, а не переделанным землей чудовищем. — Что вы будете делать, если я умру? Научитесь жить в мире? Ты думаешь, что Телема оставит свои потуги отвратить вас от вашей религии, что они перестанут сжигать тех, кто не преклонится перед ликом солнца? Ты думаешь, что Альянс перестанет экспериментировать с вами, вытягивать жилы из все еще живых людей, твоего народа? Ответь мне, дочь Бладнид, они хотя бы извинились за то, что делали с вами? Или просто принялись отнекиваться и говорить, что это ошибка? А En on míl frichtimen просто смотрел как его детей пытают, хотя в прошлый раз он даровал вам оружие, способное сокрушать. Так где же тут божественная справедливость?
Обвиняй других, обели себя, перекидывайся фактами, пока просящему не надоест. Эта бюрократия была игрой быка и красной тряпки, что машут перед его носом, но в какой-то момент бык выдыхается и тогда острая сабля заходит ему под ребра, а горячая багряная кровь опаляет иссушенную землю.
Она сомневается — они все сомневаются, это видно по лицам, лжи и недомолвок было слишком много, они воспоминаниями пробираются в их сознание, легким мороком. Их шаткий, хрупкий союз, который заключили во имя борьбы с монстром, которого нашли в лице Константина. Но у монстра все еще человеческое лицо, чужака, что пришел на эти земли незванным гостем, многие пришли незванными гостями. Он легко касается чужих пальцев, затянутых в жесткие перчатки, не сжимает руки, это чужие руки, не принадлежащие его родному человеку.
— Разве я при первой встрече не говорил, что помогу, чем смогу, Сиора? — эти воспоминания мутные, размытые, они были так давно с тем, кого уже не существует. — Разве я не давал обещание, что меня не стоит бояться? Разве делал я хоть что-то, чтобы навредило твоим соплеменникам? Мы можем драться, можем проливать кровь, но мы оба знаем, чем все это закончится, renaigse победят. — Дипломатия залог успеха, говори, пока можешь, приводи факты, оттачивай собственный язык, будь очаровательным, даже если при взгляде на тебя окружающие видят чудовищ. — Возвращайся к сестре, возвращайся к своему племени, скажи им, что ваш бог не мертв, он просто переродился и вспомнил, ради чего стоит сражаться. И он изгонит всех, кто делал вам больно.
— И почему мы должны верить тебе, toncedág? Пришедший в наш мир renaigse, который решил поиграть в бога, совершающий надругательство над нашими святынями? — Сиора дергается, словно стоящий напротив Константин пылает огнем, но не кидается. Сомнения подтачивают, они скребут изнутри тихим шепотом, он слышит этот шепот, что становится громче.
— Я не обманываю, в отличие от других renaigse и ты это знаешь. — Лицо его вдруг становится серьезным. — И у вас нет выбора. Вы либо войдете со мной в новый мир, либо утонете вместе со старым. Это мое последнее слово, on ol menawí, я даю последний шанс пойти на компромисс, отправляйся к вашему новому королю и передай эти слова.
Он машет рукой и хранитель напирает, его размашистые шаги оставляют на земле неправильно-огромные следы, он ревет и от этого рева сотрясается земля. Разговор окончен. Огонь вспыхивает, отгоняет непрошенных гостей, заставляет отступать от тела их бога, сухими ветками вспыхнувшего и обращающегося в угли прямо у них на глазах. Пальцы Константина подрагивают, почерневшие ногти скребут бледную с зеленью кожу и тошнота подкатывает к горлу. Он тянется к де Сарде, утыкаясь в ворот, пропахший дымом, порохом и кровью, сжимает крепче, теплые прикосновения это все, что он может себе позволить, это все, что ему требуется, чтобы вновь ощутить себя живым.
— В этом мире все будет так, как захочешь ты. —  Если она хочет, чтобы они жили, то пусть будет так.[nick]Constantin d'Orsay[/nick][icon]https://i.imgur.com/qnvu4Ef.png[/icon]

0

8

В это самое мгновение Орианна смотрела на мир словно бы со стороны, незримым зрителем, что не способен никак повлиять на ход событий, лишь смиренно принимая итог. Чужая боль тяготила настолько, что не осталось места для своей собственной. Сожаление, печаль, злость, страх, стыд — все это она чувствовала еще мгновение назад, когда Сиора только появилась здесь, когда отчаяние в ее глазах было столь явным, когда срывался чужой голос, когда животная ярость кипела в теле. Теперь же — ничего. Пустота. Земля словно выпила из тела Орианны все соки в тот момент, когда ее кровь слилась с кровью Константина, с сердцем этого мира, когда новые силы завладели столь хрупким, неготовым ко всему этому телом и разумом. Орианна хотела раствориться, исчезнуть, лишь бы не чувствовать чужую боль, не слышать крики, звуки борьбы, то, как землю разрывает неведомая сила, как ревет Хранитель, воют тенланы. Где-то в этой какофонии все еще угадывались знакомые голоса, но смысл слов уже ускользал.
Константин, новый Бог, в это самое мгновение вершил судьбу нового мира, людей, живущих на острове, он позволил жить Сиоре, ее людям, и все потому, что Де Сарде попросила об этом, потому что она так захотела. Орианна смотрит на кузена, она не видит в нем того монстра, о котором говорила Сиора, которого хотели убить все те люди, что привели сюда армии. Она не боится его, верит ему больше, чем самой себе. Он — вся ее жизнь, смысл существования, ради него она готова на все, так было всегда и так будет. Орианна прикрывает глаза, вновь чувствуя чужие объятия. Она хочет, чтобы все эти люди ушли, не мешая наслаждаться этим мгновением, исчезли, чтобы кузены вновь остались одни.
— Спасибо. — Де Сарде говорит это еле слышно, осипшим, ослабленным голосом. Она хочет обнять брата в ответ, прижаться еще сильнее, но у нее на это сил. Тьма подступает все ближе, забирая в свою цепкую хватку. Орианна проваливается в нее, не в силах сопротивляться. Она так устала.
— — -

Когда Орианна вновь открыла глаза, она была уже одна. В первое мгновение пробуждения девушке показалось, что этот скучный унылый потолок ей до смерти надоел. Вот-вот в комнату ворвется матушка, распахнет шторы, чтобы впустить солнечный свет. По расписанию после завтрака была тренировка с Куртом, а после — князь наверняка захочет дать несколько поручений, которые необходимо будет исполнить. Столь ранние подъемы всегда были такими привычными, но в этот день отчего-то особенно сильно хотелось лениться. Все тело болело, будто днем ранее тренировка удалась на славу — Курт заставил оббежать площадку кругом несколько раз, а после — усиленные тренировки с мечом и оттачивание навыка блокирования вражеского удара. И только вечером можно будет увидеться с Константином. Наверняка он снова будет сидеть в таверне, пьяный до невозможности, и такой же невыносимо грустный, старающийся улыбаться при виде кузины. Орианна думает, как было бы здорово вырваться из этой рутины, сбежать вдвоем, в новый мир, быть первооткрывателями, путешественниками, лишь бы не видеть эти до тошноты осточертевшие лица, не слышать запахи разложения, коими пропиталась вся Серена. Малихор. Да. Эта зараза забрала жизнь матушки... Как Орианна могла забыть. Ведь из-за нее Де Сарде отправилась на поиски лекарства, чтобы больше не умирали люди. Тир-Фради, новый мир, неизведанный. Говорили, здесь можно найти лекарство от малихора. Малихор. Болезнь. Она ведь почти забрала Константина...
Константин.
Орианна подскакивает на кровати, чувствуя, как паника сжимает желудок, скручивая тот в узел, заставляя морщиться. Тошнота комом встала в горле. Рука тянется в поисках графина с водой, что обычно стоял на столике у кровати, но его нет. Пробивающиеся лучи солнца ослепляют, заставляя жмуриться, прикрывать лицо руками. Константин. Малихор. En on míl frichtimen. Разъяренные люди, целая армия, которая хочет убить наместника Новой Серены. Все это казалось дурным сном, в который сложно поверить. Де Сарде хватается за голову, прижимая к себе колени, пряча в них лицо, желая сжаться до размеров точки, лишь бы не чувствовать всего, что теперь столь тяжким грузом свалилось на хрупкие плечи. Пальцы цепляются за перепутанные волосы, за что-то еще, нечто, похожее на ветки. Орианна пытается убрать это, словно мусор, но у нее не получается. Встает с кровати, едва переставляя ноги, в поисках зеркала. Разбитое, размытое отражение, но даже в нем узнавалось то, что Де Сарде была похожа на кого-то, кто связан с этим островом, даже больше, чем прежде. Паника с новой силой сдавила горло. Орианна оглядывается — это не ее комната, то были незнакомые стены, чужая постель. Собственные камзол и сапоги лежали рядом, от них разило кровью и зельями, землей, вонью тенланов, гарью. На рубашке были следы крови — не то своей, не то чужой. Орианна словно во сне идет к двери, судорожно дергает ручку, но та вопреки ожиданиям поддается слишком легко. За дверью — знакомые коридоры. Да, это был дворец наместника. Константина. Спотыкаясь, держась за перила, Орианна спускается вниз. Воспоминания наконец начинают дорисовывать то, что произошло, что было совсем недавно — предательство Курта, нападение на замок, попытки побега, болезнь Константина. Раньше здесь были толпы стражи, приходящих, желающих аудиенции наместника, господин Де Курсийон сидел в большой библиотеке и вел записи об острове, прислуга сновала туда-сюда. Теперь же — лишь собственные шаги эхом разносились по пустым коридорам. Орианна торопливо идет к дверям, ведущим в главный зал, открывает те, даже не думая, что как-то может помешать важной встрече, опозорить наместника своим растрепанным видом. Но в зале был всего один человек.
— Константин.
Собственный голос дрожит. Орианна застыла в дверях — растрепанная, в грязной рубашке, таких же штанах, позабывшая надеть сапоги. Словно в сонном мареве, она идет к брату, этот зал кажется непреодолимо огромным и эти несколько шагов — словно бы целой пропастью, отделяющей от столь желанного. Он жив, он все-таки жив, он здесь, он выглядит бодрым, и, кажется, даже менее уставшим, чем обычно. Его лицо испещрено следами малихора, но теперь в венах течет не черная гниль, а зеленая кровь, связывающая детей этого острова.
— Константин.
Орианна обнимает брата, гладит по волосам дрожащими пальцами. Смотрит в эти светлые глаза, гладит по щекам, поправляет растрепавшиеся пряди.
— Я так боялась, что тебя больше нет.
Мысли об этом снова душат, как в тот момент, когда доктор показал бутылек черной крови, как когда сам Константин осознал, что кончина близко.
Но теперь, кажется, все было иначе.[nick]Orianna De Sardet[/nick][icon]https://i.imgur.com/zfzbXW2.png[/icon]

0

9

Ненужный сын.
Мысль, что отравляла его сознание точно так же, как малихор, долгие года, капля за каплей, черным ядом просачиваясь в кровь, пробегаясь по венам, до самого сердца где-то в груди, так что нестерпимая боль изнутри рвалась истошным воплем и раздирающим кашлем. Константин всегда был не_тем, кто должен был выжить — не_тем, кого все ожидали видеть, отец смотрел на него со смесью презрения и удивления, плескавшимися в этих слишком узнаваемых янтарных глазах, князю бы очень хотелось, чтобы Константин был не_его сыном, но их схожесть была слишком яркой, слишком явственной и с ней ничего нельзя было поделать. Константин смотрел на собственное отражение в зеркале, пытаясь стереть слезы с раскрасневшихся глаз, пока никто не увидел, ведь настоящий мужчина не должен лить слезы ни при каких обстоятельствах, и он тоже мечтал быть не_тем по кому все сокрушаются.
Лучше бы он исчез.
Думал двор, перешептываясь по углам, бросая острые колкие взгляды на юного и непокорного, скользя по нему языками, что иглами кололи в спину и он в ответ лишь елейно улыбался, позволяя им думать, что является тем самым идиотом, ведь так было намного легче, чем бороться в открытую, так было умнее, как говорил Курсийон, зачитывая отрывки из исторических справочниках о  тех правителях, что оказались умней своих соперников.
  Почему я должен исчезать?
Вопрос крайне острый, который Константин постоянно задавал все тому же отражению. Почему за невежество и горе других вину должен нести он, словно крест на Голгофу тянуть, оставляя позади борозды и кровавые следы. С какой стати в его вине неспособность других сохранить лицо перед горем и требование его это самое лицо держать при любых обстоятельствах? Константин смотрит на лицо князя, вглядывается в эти полные презрения янтарные глаза и улыбается — как бы тебе не хотелось, я твой сын. Сколько бы раз князь не повторял обратного, а заветное желание не станет явью, ведь не стало же оно у Константина, что мечтал уйти отсюда как можно дальше — убежать, скрыться, стереть все следы своего существования в этом ядовитом спорами месте. И когда, казалось бы, жизнь наконец дала ему шанс, возможность, он в нее вцепился пальцами до поломанных ногтей и разодранных ладоней, только чтобы эту возможность у него отобрали так же жестоко.
Константин сделал себя сам, нового, вывернутого наизнанку. В тот момент, когда кровавая ладонь соприкоснулась с теплым, покрытым мхом камнем, как он почувствовал, словно этот камень влажной губкой впитывает его кровь, призывая нечто иное. В тот самый момент когда Константин почувствовал оглушающее биение сердца земли, движение тектонических плит, медленное вороченье корней под землей, истошный крик бурлящей воды и нестройную песнь ветра — когда он понял, насколько слепым и глухим был до этого мгновения. Катасах умер раньше, чем ему можно было задать вопросов, а верховный король на них и вовсе не хотел отвечать, не желая признавать в Константине если не равного, то хотя бы того, кого звали on ol menawi. Константин готов был рассмеяться, он опять оказался не_тем и Винбарр словно воплощение лика его отца, который даже на этой далекой земле его не оставляет, продолжает вырывать ростки его решений, продиктованных желанием существовать отдельно от привычного долга. И если бы не ДеСарде, то все бы получилось, он бы опять превратился бы в ничто, коим был все прошлые года.
— Все для тебя. — Он слабо улыбается, ощущая привкус земли на губах, ловя носом запах подпаленной травы и волос. Где-то там далеко окончательно проигрывали бой, кричали в какофонии ужаса, но упертые сами определили свою судьбу. Облачили ее в кровь и дым, слишком гордые, чтобы признать, что их победила сама земля этого острова, воспротивилась появлению чужаков, врывающихся в ее недра, выворачивающих ее внутренности. Им было плевать на наместника Орсэя, так почему ему не должно быть плевать на них? Константин ловит оседающее тело, корни взмывают вверх, словно руки, подхватывая и баюкая, словно змеи кольцами завиваясь в едином ритме.
Этот бой окончен.

Новая Серена пахла огнем и землей. Жители спешно покинули ее, сели на все находящиеся в порту навтовские корабли и уплыли к той могиле, из которой пытались выбраться. Жаль, на самом деле, он пытался дать им шанс на мирное существование, но они выбрали вместо этого непокорную смерть, такие же гордые, как и тот безумец, сидящий на своем гниющем троне по другую сторону холодного моря. Город принадлежит острову, вьются лозы вокруг столбов, выбивают стекла в домах, снимаю с петель двери. Животные дерут деревянные балки, точат о них когти и зубы, словно о любимые игрушки. Крепкие корни вьются вокруг медного памятника, нарастают на нем, словно мышцы на скелете в каком-нибудь анатомическом учебнике, скрывая полностью под собой вылитое надменное лицо, заменяя его угловатой, сгорбленной фигурой хранителя, точно такого же, какой напал на них в порту старой Серены, проломив обшивку корабля и выбравшись наружу. Изможденный, измученный, лишенный силы острова, одна из множества жертв, которые ничего не стоили и которые были слишком высоки.
В пустом зале шаги отдаются эхом, черно-белая мозаика мрамора больше не начищена до блеска, на черно-серых разводах от земли и пепла проступают узоры подошв тех, кто в спешке покидал дворец наместника, не желая встречаться с возвращающимися в свои законные владения властителями. И хоть стены Новой Серены высоки, но всесильные хранители оказались выше, перешагивая камень и дерево, словно досадную преграду, продолжая выполнять свою основную функцию — защиту этих земель. И люди в ужасе и растерянности смотрели на огромных чудовищ, на корни, овитые мхом и плющом, среди которых проглядывали человеческие кости и земля, живая могила для тех, кто когда-то давно отдал себя всего этому острову. Что одним своим видом говорили о том, что либо приезжие учатся жить по их законам — либо отправляются умирать на свою отравленную гнилую землю обратно.
Константин слышит чужие шаги — такие невозможно громкие в этой тишине — оборачивается на подошедшую ДеСарде, все так же слабо улыбаясь, позволяя себя рассматривать, касаться зеленых вен, выступающих из под зеленой кожи. Впервые он смотрел в зеркало и не видел себя дополнением к кому бы то ни было, став чудовищем, но обретя ту самую независимость, о которой всегда мечтал, вечное уродство не такая уж и большая цена за глоток свободы.
— Я никуда не уйду. — Разве могло быть иначе. Константин проводит по чужим волосам, пальцами без перчаток зарываясь, в детстве он всегда дергал за эти пряди чтобы подразнить, кратко усмехается, губами касаясь покрывшегося испариной лба. — Как могу я уйти от той, с кем поклялся разделить эту силу и эту вечность?
Он рукой обводит зал — покинутый в спешке, брошенные личные вещи, несколько книг рассыпались станицами по полу, огромное красное пятно, от которого нестерпимо пахнет винным духом. Константин ненавидел это место, его очередная золотая клетка с сияющими прутьями, сейчас была погнута и искорежена, зрелище, от которого тепло внутри разливается и заставляет улыбнуться, схватить чужие мозолистые пальцы и сжать их крепче, ощущая нестерпимое тепло.
— Нам нужен новый дом, такой, что подойдет для настоящих богов. — Взгляд невольно падает на окно, там, около нового памятника из дерева и мха, двое тенланов упорно друг у друга перетягивали чей-то кожаный плащ, ворча и длинными хвостами по земле стуча от перевозбуждения. — Ты видела так много мест на этом острове, в отличие от меня, прибитого к этому стулу словно гвоздями, так что я подумал, что логичней будет оставить этот выбор тебе. Этот дворец, конечно, хорош, кровати тут мягкие и все такое, но окончательное решение принимаешь только ты, мо дорогая кузина.[nick]Constantin d'Orsay[/nick][icon]https://i.imgur.com/qnvu4Ef.png[/icon]

0


Вы здесь » проба_для_дизайна » Новый форум » конец этого мира


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно