Въедливый запах алкоголя и чего-то кислого, в носоглотку забивающего, перемешивается с удушливым ароматом цветов, розы и магнолии, рвотные позывы вызывая. У Константина нюх всегда хороший был, даже слишком, "аристократический" — как любят выражаться, когда знатные дамы и господа надушенными платочками нос закрывают и претворяются, словно эти запахи ранят их чувство прекрасного посильнее пинка под задницу. Он же головой только ведет, а может его уже просто мутит достаточно от этого разбавленного пива, в которое доливают браги, чтобы в голову сильнее било и чтобы народ еще заказывал. Окружающие заняты своим — окружающим на него наплевать — это знание душу греет достаточно хорошо, среди рабочих и толпы навтов, что на следующее утро отчалят на своих кораблях, среди тех, чья жизнь крутится вокруг чего-то мимолетного, но такого приземистого, он растворяется, становится ничем, без взглядов оценивающих каждый шаг и слово, без возможности претворяться тем, кем не является.
Рядом оказывается официанта, подперев голову кулаком она начинает о чем-то щебетать, о чем точно и сказать нельзя — в этой какофонии все звуки смешиваются, а алкоголь не способствует более ясному пониманию происходящего. Сегодня Константина одолевает хандра, а может, усталость. А может, как многие опасаются, он уже болен малихором и черная как гуталин кровь уже с трудом проталкивается по венам, пока сам он задыхается, уже в гробу, но пока еще не осознал этого. Его похоронят помпезно и с почестями, запрут в склепе, вместе с остальными Орсеями, что не дожили до этого дня и забудут, так что только в каком-нибудь темном углу и останется его портрет и только. От таких мыслей становится еще более тоскливо, они весь разум заполоняют.
Знакомый голос заставляет приоткрыть один глаз, кузина нависла над официанткой и втолковывает ей что-то, как обычно растягивая сладкие речи. Однажды кто-то из придворных сказал, что родись она принцессой вместо Константина, то его отец был бы намного счастливей. Он даже в этом не сомневается, в отличие от него, кузина умела производить на людей впечатление, даже если была одета далеко не в яркие наряды двора.
— Просто.... думаю. — Константин грустно смотрит на опустевший стакан, на дне которого плескается грязный осадок. Он и сам понять не может, о чем же думал, мысли словно блохи на сковородке скакали, от чего-то неимоверно важного, до чего-то крайне незначительного. Горло сжала тошнота, но он все же поднял голову, улыбаясь Де Сарде хотя бы так. — Я извинюсь перед тетей, обещаю. И перед Куртом... хотя перед ним бесполезно.
Иногда казалось, что их учитель по фехтованию был скалой, такой же твердой, непоколебимой и абсолютно бесчувственной, а иногда в нем просыпалась квохчущая над цыплятами курица и он начинал кружить над ними, недовольно ворча, что за это ему не платят. Когда он был более юным, то это даже казалось очаровательным, чужое беспокойство о нем, пусть даже от людей, которые по сути своей, ему никто, согревало. И ради мимолетного участия он готов был прощать многое... пришлось несколько раз обжечься, чтобы научить себя так легко не доверять другим, а улыбки и тревожно-обеспокоенный взгляд, который участливо кидали, не принимать за чистую монету. Словно на извечном маскараде, за очередной маской дружелюбия рассмотреть нечто настоящее.
— Еще несколько улиц перекрыли. — Константин внимательно смотрит на кузину, пытаясь понять, волнует ли ее это или нет — жизни других, тех, кто сейчас в этой таверне собрался и за ее стенами, те, кто может так легко исчезнуть и быть спаленными в мешках у канала, чтобы не распространять заразу. В последние дни ему снится один и тот же сон: малихор внутри него, он пожирает изнутри, медленно убивает, лишает его нюха, обоняния, зрения, в конце осязания и он остается один в темноте, наедине с болью. Только он и его собственная боль... — Не помогают ни хикметские лекарства, ни телемские молитвы, куда не пойдешь — везде одно и то же. Народ страдает, неважно, бедный или богатый, а сильные мира сего не могут ничего сделать. Тебе не кажется это... показательным? — сын князя слабо улыбается, взмахивая рукой и отклоняясь на стуле назад еще сильней, так что ножки жалобно заскрипели. — Отец всегда учил нас, что мы лучше остальных, что мы родились такими и по праву нашей крови должны быть достойней любого другого, но на деле... когда сила, настоящая сила, вторгается в нашу жизнь, все эти важные и достойные дрожат, словно испуганные дети.
Возвращается официантка, держа в руках две кружки с местным фирменным пивом, от запаха которого где-то в желудке начинает медленно скручиваться ком, грозящийся вырваться наружу. Константин мило ей улыбается, протягивая деньги, намного больше, чем положено, таким образом давая понять, что на этом их милые беседы закончены. Девушка недовольно надувает губы, впрочем, ничего не говорит, скользнув взглядом по его кузине и уходя в поисках других приключений с другими завсегдатаями. Константин знает, о чем она подумала, многие распускают сплетни и похуже.
  — У меня сегодня достаточно грустное настроение для подобных развлечений, если ты не заметила.  — Он вновь все внимание возвращает на Де Сарде. — Я не хочу сейчас возвращаться во дворец, прямо чувствую, что сделаю что-то.... не так. Давай лучше посидим тут, только ты и я. Как когда-то давно... помнишь?
Эти воспоминания словно не его — чужие, отголоски разума, что еще надеялся если не на счастливый конец, то хотя бы на что-то спокойное. На мир, в котором для него найдется место, где он не будет ненужной деталью огромного механизма по сути своей не делающей ничего путного для общего блага.