Сквозняк гулял по вздувшемуся паркету, который клали, кажется, еще до зарождения мезозоя, не иначе судя по его состоянию, холодил ноги, заставляя поджимать сильнее, вздрагивая и прислушиваясь к тому, что за окном было, из под деревянной рамы, заклеенной скотчем, чтобы не дуло, проглядывали очертания улицы, на которой уже фонари стали зажигаться, а под окнами первые гуляки громко кричали. Доносились звуки кларнета с этажа выше, как раз через вентиляцию можно было услышать, как первокурсники мучили музыкальный инструмент или просто кого-то пытали этими адскими звуками, избрав кларнет вместо паяльника, продолжалось это до того момента, покуда в вентиляции не громыхнул низкий голос их коменданта, объясняющего, где окажется музыкальный инструмент, если его немедленно не складируют как можно дальше и как можно дольше не будут доставать. Кто-то с нижнего этажа зааплодировал.
К вечеру их корпус жил и гудел, словно улей,  в который с размаху швырнули камнем, за дверью были слышны топот и переговоры, постоянное движение и хлопанье дверьми, звуки работающего душа и гудящих труб, единственное, что отапливало эту комнатушку; кто-то ломился в туалет, кто-то громко кричал на весь коридор по поводу того, у кого совести нет, брать чужую заварку, он слышал звуки молотка — ребята с архитектурного натягивали холст на планшет, главное чтобы к нему не пришли с просьбой помочь — в черчении Андуин всегда был максимально плох.
Он убрал выпавшие из хвоста волосы, что упорно лезли и не давали рассмотреть сияющий в полутьме экран и вновь погрузился в нескончаемый хоровод строчек, состоящих из перечня научных терминов, которые должны были забить как можно большее пространство и набрать приемлемое количество символов для сдачи. Телефон беззвучно мигнул, еще одно сообщение пришло, он уже давно их не читал, нет времени брать новые работы, ему бы со старыми разделаться хотя бы к концу этой недели, еще ведь даже за свои собственные не брался. Седогрив, конечно, по какой-то причине вывел его в разряд своих "любимчиков" и сделает поблажку, но тот же Малфурион такой же любви к студенту не особо разделял, на самом деле, Андуин вообще не мог сказать, выделяет ли он хоть кого-то из всего потока, их профессор выглядит так, словно прямо посреди лекции готов впасть в медвежью спячку. Андуин потер уставшие глаза.
Ему бы тоже сна не помешало.
Поколотив ложкой по краям замызганной чашки он понял две вещи: чай давно остыл и, что куда как ужасней, закончился. Опять. Это была пятая кружка, а значит, сейчас было что-то около девяти вечера. В последнее время он питался исключительно чаем, хотя, казалось бы, на карте уже вполне достаточно, чтобы сходить и купить хотя бы сосисок по скидке, но одна только мысль, что он выйдет на улицу, туда, где гололед перемешался с солью и песком, на мороз, на котором его когда-то сломанные кости вновь заноют и вострубят о возвращении туда, где температура хотя бы близка к приемлемой. Конечно ему говорили, что кости теперь будут болеть всю его жизнь — это ему расплата, за то, что сунулся туда, куда не следует, за то что заступился за тех, мимо кого вообще должен был пройти и не поглядеть от греха подальше. О чем он думал, когда шел наперекор целой банде отморозков на окраине? Что-то вроде такого спрашивал у него отец, боясь коснуться даже пальцев, сидя у больничной койки, пока тетя металась по палате и шипела, что всех этих урок попересажает, будут знать, как толпой на одного накидываться. Воспоминания отозвались в голове, по позвоночнику прошлись и дальше к костям...
Нужно налить себе еще чаю.
Дверь протяжно скрипнула и послышались шаркающие звуки, Андуин недовольно посмотрел на грязные разводы на полу, которые там и останутся, если он сам тряпку не возьмет и сам же не вытрет все это. Возможно он бы и высказал соседке что-то по поводу того, что чистоту надо соблюдать, они в этой комнате оба живут и оба ответственны, но упавший на стол пакет, от которого веяло выпечкой, быстро усмирил гнев, заставив зарыться в бумаге и вытаскивая один из пончиков, зажевывая им усталость и недостаток серотонина.
— Не надо было при всех говорить, что видела, как Лиам под ручку с каким-то парнем шел. — Выдавил из себя Андуин, пытаясь попутно пережевать тесто и проглотить. Желудок как-то странно урчал, осознав, что в него закинули еду, жалобно скулил от внезапно поступившего сахара. Увы, о том, чтобы надеяться на то, что его соседка будет держать рот закрытым когда надо, не могло быть и речи, сам-то он с этим давно смирился, а вот в деканате так не считали. — Ты к куратору ходила? Он вроде должен был уже из запоя выйти, спросила бы что там с отчислениями, долгов-то за прошлый семестр у тебя не было. Кстати не за что.
Андуин задумчиво поскреб покрывшуюся щетиной щеку, пытаясь сделать вид, что словно девтсвенница на первой в своей жизни вечеринке намеков не понимает. Он прекрасно знал, что Сильвана на его шее с этим сидит еще с самого первого курса, когда он дал слабину, хотел казаться хорошим, да и вообще дружбу со всеми водить. За эти несколько лет войны против шумных соседей, воров пельменей из холодильника и постоянных недосыпов он понял только то, что друзья не те, с кем ты мил, а те, кто с тобой продолжает общаться, даже если ты несколько недель пытался претвориться трупом и не писал им.
— А платить ты мне чем собираешься? — он демонстративно пошевелил пальцами той руки, в которой до этого еще находились остатки пончика. Выпечка, это, конечно, хорошо, но ведь нельзя получить что-то просто так, за красивые глаза, это первое, что он осознал, когда принялся сам свою жизнь строить, пока над ним не висит высокая фигура отца. — И с дипломом что? Их я писать никому не буду уж точно, со своим бы расправиться, меня Велен к себе загреб и не отпустит уж точно.
За дверью слышался топот и громкий крик, кто-то очень ярко и чувственно выяснял отношения посреди коридора и весь этаж слышал кто с кем спал и кого с кем видели. Андуин поморщился, надо бы выйти и попросить их заткнуться, хотя его сейчас свой личный скандал ждал, других ему не надо было.